Письмо моего дедушки о блокаде
Линдквист Б.В.
Зима 1942—1943 года

Вступление издателя

Ниже я публикую письмо моего дедушки, Линдквиста Бориса Владимировича, написанное им во время войны родственникам. Письмо это он писал, уже будучи в Москве, куда он был откомандирован из Ленинграда зимой 1942—1943 года для выполнения специального задания № 1266-СС Государственного Комитета Обороны. Письмо восстановлено по черновикам, найденным в конверте.

Знаки пунктуации, по возможности, сохранены авторские. Итак, письмо:


Вас, вероятно, более интересует наша сегодняшняя жизнь, жизнь московская, но на меня вдруг неожиданно нашёл стих описать в общих чертах наш последний период пребывания в Ленинграде. Пока эти картинки ещё живы в нашей памяти и хочется поделиться этими воспоминаниями. Мне кажется, что эти воспоминания уже даже теперь, не говоря о более позднем времени, должны представлять некоторый интерес и особенно для тех лиц, которые не были участниками ленинградской эпопеи. Я напишу о тех ленинградских днях, которые нам пришлось пережить в тяжёлую прошлогоднюю зиму, зиму 41—42 годов.

Теперь это уже далёкое прошлое. Сейчас жизнь в Ленинграде и продовольственное положение его (особенно после прорыва блокады) несравнимо лучше.

По рассказам прибывших из Ленинграда, население города значительно уменьшилось, что заметно по количеству находящихся на улице, которые почти пустынны.

Да это и понятно. Почти все заводы вместе с рабочими эвакуированы вглубь страны. Немалый процент населения погиб в городе в прошлую зиму из-за тяжёлого продовольственного положения, в котором оказался город, блокированный немцами. Вполне естественно, что теперь снабжение населения продовольствием значительно улучшилось. Карточки полностью отовариваются. Кроме того, ленинградцы обзавелись огородами, что также является большим подспорьем для них.

С внешней стороны Ленинград сейчас блещет чистотой, как это было и в мирное время. Разрушения, нанесённые городу бомбардировкой с воздуха и артиллерийским обстрелом, тщательно заделываются или маскируются фанерой, на которой с большим художественным вкусом вырисовываются красками недостающие, разрушенные части зданий. Ещё раз хочу сказать, что Ленинград сегодня нельзя сравнивать с Ленинградом зимой 41—42 гг. К счастью, никого из вас (за исключением мамы) не было там в этот период, а так как этот отрезок времени исторически любопытен, я хочу написать о нём несколько строк, обрисовать несколько эпизодов, по которым можно уже будет судить «вообще» о жизни города.

Буду говорить только о том, чему я был очевидцем или даже непосредственным участником. Конечно, если бы я присовокупил к этому письму еще и те рассказы, которые мне пришлось слышать и которые передавались как быль, то картина Ленинграда обрисовалась бы еще более трагичной и вместе с тем героически мужественной.

Я опишу только несколько картинок из жизни Ленинграда зимой 41—42 гг., произвольно выбранных мною из целой серии впечатлений, сохранившихся пока в моей памяти и, мне кажется, что это будет достаточно для того, чтобы получить некоторое представление о Ленинграде того времени и его жизни. Я говорю «некоторое представление» только потому, что всё это можно понять и прочувствовать только тогда, когда сам был участником этой трагедии.
Накопив рассказы и описания (тем более мои, которые писались во время ночного дежурства) не дадут полной картины жизни нашего родного города того времени.

Удивительные люди ленинградцы! Получая в день 125 гр. хлеба (рабочие 250) (и какого хлеба!) они ежедневно, без всяких опозданий, являлись на работу, работали столько, сколько это было нужно, дежурили после работы по ночам на заводе, а свободные от дежурства возвращались домой. Трамваи совершенно не ходили, и весь путь от дома до завода и обратно приходилось совершать пешком. Мне самому приходилось ежедневно совершать 25-километровые марши, а были люди, которые жили от завода ещё дальше, чем я.

Рабочие выходили за много часов до начала работы, шли с трудом, иногда по колено в снегу, но приходили вовремя. Половина трамвайных поездов зимовало не в трамвайных парках, а прямо на городских путях. Однажды вначале зимы прекратилась подача электроэнергии, трамваи остановились, затем вмёрзли в пути и в таком мёртвом состоянии простояли всю зиму. Известно, как оживляет город трамвайное движение; и когда они не ходят, больше того, вмёрзли в пути, это уже придаёт городу какое-то мёртвое настроение.

Единственный транспорт города — это редко встречающиеся автомобили и саночки, нагруженные дровами, или саночки спаренные, на которых совершает своё последнее путешествие бывший человек.

Я видел совсем маленькую девочку, которая с трудом тащила саночки, на которых сидела умирающая женщина, видимо её мать. Женщина рыдала, а у девочки глаза были совершенно сухи. Она не плакала. Но у этой девочки черты лица и его выражение были уже вполне взрослого, видящего жизнь человека. Невольно задаёшь себе вопрос, неужели какие-то два-три месяца, правда, очень тяжёлые, даже ребёнка так могли психологически перевоспитать. Это ребёнок только по возрасту, но прекрасно чувствуешь, что он всё глубоко понимает, ему ясно, что слёзы не нужны и не помогут теперь.

Утром, когда я ходил на завод, мне приходилось проходить недалеко от новодеревенского кладбища. И вот ежедневно, буквально непрерывным потоком, на это кладбище тянулась целая вереница саночек с ушедшими по ту сторону мира.

Наблюдались и такие картины, когда два-три гроба везли на извозчике и к саням извозчика привязывались еще двое-трое саней детских, с такой же поклажею. За последнее время уже не возили покойников заколоченными в гробах, гробов уже не было. Мертвецов заворачивали в какие-то тряпки и в таком виде отправляли на кладбище. Иногда трупы заворачивали только наполовину и голые ноги, торчавшие из-под этого одеяния, производили жуткую картину.

Возвращаясь однажды с завода домой мне посчастливилось пристроиться на грузовик, следовавший по пути. Вместе со мной пытался сесть ещё один мужчина, но как он ни старался это сделать, влезть в кузов он уже не смог, хотя с моей стороны и была оказана посильная помощь.

Он остался, и чувствовалось, что с этого места он уже никуда не дойдёт.

Видел я и такую картину, когда молодой человек буквально бросился на кузов быстро едущего грузового автомобиля, его затянуло под колёса, автомобиль уехал дальше, а прохожие совершенно спокойно как к давно привыкшему, оттаскивали этого юношу в сторону от дороги и оставляли его беспомощного лежать на 30-градусном морозе.

Оказать какую либо помощь не было сил и возможности, да кроме того и чувство сострадания настолько притупились, что на подобные картины все смотрели, как на обычное явление.

Встречаю пожилую пару, идущую под руку. Как раз передо мной неожиданно мужчина останавливается и начинает падать. С каждым шагом у него опускалась голова. Затем медленно он опустился на тротуар, упав на холодный снег, только привалившись к спутнице, которая, напрягая силы, от падения его удерживала. Рыдания охватили бедную женщину. Она беспрерывно звала ласковыми именами своего мужа (моё предположение) и ответа не получала.

Я перешёл на другую сторону и, как только мог быстро, пошёл по направлению к дому.

Проходя по большому проспекту петроградской стороны, я остановился около одного из домов, 3-й этаж которого был охвачен пламенем. Пожар был вызван, как говорили, из-за буржуйки. Пламя настолько быстро распространялось, что я невольно недоумевал, как могут так гореть каменные дома. Тушить не было никакой возможности — вода не поступала. Были либо заморожены магистрали, либо не работала станция. Был зимний вечер, но светло было, как днём. Большие языки пламени вырывались из окон и лизали стены, распространяя огонь всё больше и больше. Среди любопытных зевак (которые, кажется, всегда будут, несмотря ни на какие внешние условия) в числе которых, как очевидно, был и я, выделялась одна женщина, очень плохо одетая. Её громкий возглас «Ах, хорошо горит, пусть разгорится еще больше, будет тёпленько, будет, где погреться» вызвал возмущение у толпы и у меня в частности. Но когда несколько секунд спустя я услышал её ужасный, характеризующий её состояние смех, я всё понял. С тяжёлым чувством я побрёл домой.

Я встретил женщину, которая сидела на тротуаре, прислоняясь к стене дома. Подошёл к ней, задал несколько вопросов, на которые она мне не ответила, лишь только смотрела на меня глазами, полными надежды.

Я сделал попытку поднять её, в это время подошло ещё несколько человек, но стоило только не поддерживать её, как она снова падала. После нескольких попыток поднять её и поднимая её последний раз, я убедился, что моя и ничья уже ей помощь больше не нужна.
Неоднократно (во всяком случае, не реже раза в день) я встречал трупы на улице, лежащие прямо на тротуарах. Их даже не обходили, а совершенно хладнокровно шагали через них. Очень часто были случаи, когда мертвецов не отвозили на кладбище, а подкидывали в первый попавшийся дом, во двор или под арку.

Мне пришлось видеть в одном из переулков Васильева острова брошенных трупов пять-шесть в одном месте, причём каждый мертвец, видимо, умирал не очень спокойно, о чём свидетельствовали его поза при последнем вздохе.

Идя однажды на завод по Ланскому шоссе, меня поразила картина, вернее хладнокровие людей, совершавших погрузку грузовика. С какого-то дома женщины носили трупы мужчин, женщин, детей, и бросали их в грузовик, как дрова. Грузовик был уже наполовину наполнен столь необычным грузом, а погрузка всё совершалась, причём люди, совершавшие погрузку, казалось, не замечали, что они приносят и бросают трупы. Их лица были только очень сосредоточены. Да, хотя, в то время можно ли было встретить в Ленинграде лицо с улыбкой? — пожалуй, нет. Я не видел таких лиц.

Я видел лица, цвет которых был подобен цвету земли, с провалившимися щеками, с лихорадочно горящими глазами. Подобные лица встречались на каждом шагу, их было много, они были почти у всех.

Работая на заводе, два раза за зиму я получал талончики на право пообедать в заводской столовой. Весь обед стоил 8 копеек, (я не описался, именно восемь копеек). Но зато весь обед состоял из одной поварёшки так называемого дрожжевого супа и больше ничего.

Сварить дрожжевой суп нетрудно. Это ни что иное, как обычные дрожжи, разведённые в тёплой воде. Кажется, была добавлена соль. В тот день я сумел получить две порции этого супа, и все окружающие считали меня за счастливца.

Ну я не буду говорить уже о том, что за последнее время на улицах, дворах и лестницах города невозможно было найти ни одной кошки, ни одной собаки — все они куда-то исчезли. Когда на улице падала лошадь, то публика моментально окружала её целой толпой, ожидая, когда она подохнет.

Я сам грешен в этом деле, тоже был среди такой толпы, но лошадь, полежав с 1/2 часа, вновь встала. Толпа с вытянутыми лицами разошлась.

Ежедневно почти всё население Ленинграда с вёдрами ходило за водой на Неву, Фонтанку и т.п. Большинство водопроводных магистралей не работало.

И всё мною описанное происходило под артиллерийским обстрелом немцев.

[Вернуться в начало]
[Оставить отзыв в гостевой]
Hosted by uCoz